Викинг

Суровый викинг, вепрь могучий,

на старом капище роптал:

«Великий Один, всемогущий,

услышь меня, я так устал!

Враги повержены на мили,

Брунгильда, молча, прячет взор,

друзья разъехались, забыли,

и нет покоя до сих пор».

Но Один нем, лишь знахарь древний,

замшелый корень и пророк,

скрипел на ухо: «Витязь, внемли,

и ты не будешь одинок!

В твоей крови не только стужа

холодных северных морей,

есть тоже теплый ветер южный

из дальних солнечных степей.

Смени Вальхаллу на распятие,

в обмен на меч возьми ларец,

купи Брунгильде к свадьбе платье,

и сразу встанешь под венец».

И вот – к Брунгильде он с подарком,

а там и праздник и турнир,

от схваток, поединков - жарко

и женихов - на целый мир.

Ушел из замка викинг тихо,

так далеко, как только смог…

Ищите всегда сами выход,

и будь ты сам себе пророк!

Бабушка

Расскажи мне, бабушка, помоги,

толь в глаза, толь в голову, лег туман

Я считаю черные медяки,

и с утра, и с вечера пуст карман.

Ты не скалься, бабушка, объясни,

раз пришла и крутишься, дома тут,

мне вороны каркают, как свои,

а синички прячутся - не поют.

Не ругайся, бабушка, не ворчи,

придавило, старая, по нужде?

Я себя от нежностей излечил,

от людей шарахаясь в пустоте.

Уходи, костлявая, не хитри,

не возьмешь ни целого, ни вразвес,

я еще не вымолил все грехи,

я еще не выстругал себе крест

Химеры

Из болота, из-под валуна,

из ночных химер, к утру,

выползали плетью, как одна,

Одиночество, Тоска и Грусть.

Навалились, щурясь на свету,

отступали, чтоб, возобновить

и скользили вниз по животу,

и впивались в губы до крови.

А на солнце - карусели птиц,

а на небе - ожерелья звезд

и в блокноте уже нет страниц,

и на речке тихо рухнул мост.

Мертвая птица

Мертвая птица без головы.

Выследили и убили.

Бирку нацепили с петлей из бечевы,

высморкались и зарыли.

Мертвая птица не может летать,

смятые перья слиплись.

Вгрызлись личинки, как метастазы,

пиявки, черви и слизни.

Мертвую птицу хранил сорок лет,

слепо, без разума.

За пазухой прятал истлевший скелет,

елеем намазанный.

Мертвая птица ныряла в крови,

свила гнезда в глазах,

в железы,в вены,в кожу вживилась,

виделась на образах.

Мертвую птицу отлил в серебре,

врезал морщинами в тело.

Всплесками света на алтаре

воскресла и улетела.

Фиолетовое лето

Истинным властелином и единожды

проходит человек по жизни,

Короткой, как вздох или длинной, в разбег линий рельс

за синие дали...

Верит и нет, сеет и гадит

и только во век нести ему свое предназначение - Жить!

Голубым светом материнского торжества

встречается его желанное рождение

Или серым рассветом подбрасывают его под ближайший порог

повезет или нет

Оставят ли ему великое снисхождение - Жить!

Взрывающимся пламенем первой любви

полыхнет его время

сразит наповал вольным воображением,

Или зеленым обманом зазмеится, заморочит, согнет

обречет на мрачное одиночество...

Достанется или нет

ему разделенное светлое чувство

Этого земного наслаждения - Жить!

Снежным покоем седой рассудительности

заслоится мудрость сотами его десятилетий

Или зияющей пустотой расстления

загрустит, застонет приближающаяся старость.

Успокоится или нет

растревоженное сознание достигнутым совершенством

Его конечного самоутверждения - Жить!

Фиолетовым летом зацветет, расплетет и расплескает

разбуженные внутри струны

Обрушившаяся жажда творчества

загрохочет в камне , раскрутит глину

Спрячет ночи в измятом четверостишье

его великое одухотворение.

И выше нет этой добродетели,

созидающей вершины

Его вечного восхождения!

Кресты, кресты, кресты...

Кресты, кресты, кресты...

стынет в груди

от их переплетений.

Вытянутые тени

размытых сумерками

силуэтов людей.

Тех, кто верит

смело и сведуще,

слепо и бредящим,

распластавшись

у потайной свечи.

Чисты, просты, осмысленны...

растворяются

в бликах купольных покрытий,

в ликах святых,

и, зарытых в вечность,

свидетелях и событиях.

Палач

Растоптали, наотмашь отхлестывая,

имя его и лицо его,

разрывали душу вопросами

и не слышали ничего.

Разыгралась, невтерпеж, разлитая,

рьяная, людская злость.

За ее прегрешения скрытые,

отвечать, вдруг, ему пришлось.

Разглядел: весела, не пугана,

не скрывалась, стояла, ждала.

В наслаждениях грехами опутана,

оболгала, сдала, предала.

Растолкал, уходя, окружающих,

ни лицом, ни рукой не грозил,

скрыл, и, дьявольски ей улыбаючись,

для себя ее приговорил.

Раскрывались двери скрипящие,

все одетое с пленницы снял,

искуплением грехов предстоящим

положил ей на откуп три дня.

Разметались волосы бешено,

вой и хохот, стоны и плач,

начал оргию над женщиной

он, мужчина, судья и палач.

Раскровянены губы в спешке им,

затекли, занемели соски,

скидывал, сполна, он грешнице

все не отданные долги.

Раздарил, напоследок, пощечин,

уходил, не подняв своих глаз.

Засыпал, как шальной, ворочаясь,

в бесовской, предрассветный час.

Размышлял над словами пророчицы,

что отмщение - великое зло,

но ловил себя вновь, что хочется

окунуться в ее тепло.

Разморила нега наплывшая,

то ли слабость, толь не с руки,

ощутил дыхание притихшее,

различил под глазами круги.

Разомкнулись ресницы поникшие,

и глаза - в потолок, без мольбы,

и колени, покорно застывшие,

разошлись, в поводу у судьбы.

Разгоралась свеча очумевшая,

и, лоснясь от густой духоты,

стыли в дрожи ладони вспотевшие

от доступной ее наготы.

Распалились мозги помутневшие

до последней, предельной черты,

застыдились слова сумасшедшие

в столбняке ледяной немоты.

Распластавшись, как хищник поваленный,

разлохматив больные виски,

и не битый, не мертвый, не раненый,

но растерзанный сам на куски.

Растерялся, вдруг, взгляд затуманенный,

над горящей, больной головой

ее голос живой и явленный:

«Милый, что с тобой?»

Красным-красным бывает закат

Красным-красным бывает закат.

Кажется,

что вытканным платком

необъятной материи

принакрыла земля свою усталую голову.

Гонит от себя дневные заботы,

готовится встретить ночь.

И та грядет.

То ли материнской рукой

свежей прохлады

проведет она по завиткам

разлахмаченных дерев.

То ли нетерпеливым любовником,

морским прибоем,

заласкает, зацелует земную песчаную грудь.

А, может и черным вихрем,

беспощадным разбойником,

разорит, растерзает и бросит рыдать,

пока добряк-рассвет не разбудит ее,

робкую и мокрую,

всю в слезах утренней росы.

Ёлка

Отшумели, отплясали, отверстали

Рождества Христова кутерьму

И ему свезти ее досталось

И одну оставить на снегу.

Отметался, откипел и отпечалился

Тщательно скрываясь и таясь

И горя сквозь ветки ее пялился

И иголки гладил втихаря.

Отсияла, отыграла, отпотешилась,

Свежестью раскинула углы

И отсыпалась не даренною нежностью

Кучкой хвои прямо на полы.

Отбылось, отправился оттаскивать,

Распластав в не струганном кресте,

И светилась зыбкая напраслина

И тонули лица в пустоте.

Отшвырнул, отпрянул, отворачивался

Мрачным сгустком в зимней белене

И снежило небо и раскачивалось

И ползли сугробы, как во сне

Отметелилось, отстыло и оттаяло

И остались Рождества дары:

Скрытая лишь горечь хвои, тайная,

Да слезинки мертвой мишуры.

Эфемериды

Простуженная почва промёрзла до самых костей,

Немая мгла сочится в её мёртвые поры.

Нет жизни...

Фурункулы бурых камней бугрятся в молчании

Безжизненной сворой.

Замоченные подтёками ледяные торосы

В бессилии ломают зубы о земные оконечности.

Нет времени...

Строят метелей наносы

Могильными плитами храм сонной вечности.

Украденное солнце похоронено темнотой,

Рвёт седые космы туч и плачет небо,

Нет света...

Истерики вьюги хмельной

Прядут белый саван глубокого снега.

Заласканными руками откидываю одеяло

Спит она и это мне безразлично

Нет мыслей...

Всё разом пропало молчком ухожу,

Непростясь по привычке.

Распущенные волосы начинают приедаться,

Шаблонный ритуал заученных пошлых фраз.

Нет жалости...

Бесконечные просьбы остаться

И бесполезные слёзы из глаз.

Беспроигрышные дуэли кончаются благополучно,

Мы днём закрываем свет, дожидаясь ночей.

Нет чувств...

И становится горько и скучно

И не понять почему и зачем.

Доказаны умами постулаты обновления,

Сухими формулами скроены или силами творца

Нет разницы...

Но только нет сомнения

Что есть начало и что нет конца.

Раскрошены окаменелости до самых тонких нервов

И половодье в кровь и солятся слёзы в пот

Нет холода...

Вдруг зацвели эфемеры

Там, где стеклом царапался лёд.

Рождённые низачем, без умысла и без корней

Они не стараются, чтобы что-то успеть

Нет надежд...

Только несколько дней

Эфемеры живут,чтоб опять умереть.

Немигающие ресницы мои скользят по твоим щекам,

А ты от меня сейчас так далеко

Нет мыслей...

Они все там,

Там, где кроме тебя- ничего.

Я дотрагиваюсь губами до пальцев на твоей руке,

Хоть могу дотянуться только глазами.

Нет чувств...

Они все в тебе,.

Все в тебе утонули сами.

Я прощаюсь с тобой без малейшей надежды и веры,

Обречённый заранее жестокостью неизбежности.

Нет жизни...

Цветут эфемеры,

Так прекрасны в своей бесполезности.

Вот так...

Шуршат сухарями,

шарахаются от шагов прошлогодние листья.

Слезится-горюет дождь

с бессовестно голых веток.

Наверное этот утерянный миг,

в явь, как в крик просится

из розовых мозговых негативов

на забытые холсты художника,

а он, снова здесь, следует в прошлое

по крошечным всполохам промелькнувших часов,

тщательно храня их, и, щадя,

послушно счастлив щедростью памяти.

Вот и дом.

Сколько ему лет?

Сколько лестниц морщинят его тучное тело?

И много ль в нем живёт людей?

И что они делают?

Счастливы или плачут?

Прячут деньги или ставят вино на стол?

А может, они ждут, столько ждут,

сколь выдюжит тонкая глазная роговица.

Вот и дверь.

Не верится никак,

что она может открыться.

Или снова снится

ее беспощадная неприступность.

Странная глупость стоять так,

и в ночь и в день,

в надежде разделаться с ней,

разнести её деревянные мускулы,

проникнуть хоть глазами в узкую щель и

видеть, видеть, видеть.

Вот и там.

Оставьте! Не трогайте! Не украдите этого мига!

Настигнет ли он Вас в пути

или тихо придёт во сне,

а может и на смертном одре

пронесется в последнем вздохе,

сбросит боль с дряхлого тела,

смело приподнимет с измятых подушек и

отпустит шагать, идти по знакомой дороге,

в который раз,

сквозь расстояния и годы.

Вот и всё.

Растёт карстовый нарост времени,

размеренно вырезает фрагменты из бренной памяти.

Останется или не останется

в её зарастающих протоках кроткое отражение

которое растеклось

по широкой поверхности житейских проблем,

разбилось водопадными струями

подстерегающих стрессов,

переплелось ручьями новых судеб.

Да будет.

Сердолик

Звезды падают прямо в рот,

Валидолом текут под язык,

Разменял,как последний банкнот

Ноев плот на пустой материк.

Зыбь прибоя застыла в стекле,

Параллельно прилипла в ледник,

Но вцепившись, на черной скале

Заблестел,зажелтел сердолик.

Крики чаек,как свадьба заик,

не стихала, впадала в экстаз

На закате немой гробовщик.

Получил снова срочный заказ.

И закашлялся ,выдохся гром,

Поперхнулся дождем и затих,

Засветился яичным желтком

В темных строках моих-сердолик.

Рассмеялась Юность...

Рассмеялась Юность как то мне в лицо,

расчесала вихры ласковой рукой,

накрутила-плюнула желтое кольцо

и сказала тихо:" Не ходи за мной."

Закружила Молодость и лишила сна,

как на дикой лошади взбрыкнула-понесла,

Нацедила донельзя горького вина

И исчезла-бросила утром, с похмела.

Обогрела Зрелость, отворила дверь,

денег подарила подняла детей,

много говорила, выла от потерь,

ночью проводила за чужой плетень.

Захрипела Старость, увела в постель,

мучила-пытала, не считала дней.

Уносилась в Вечность гробовая тень,

загорелись свечи на моем окне.

Как мало было нам, как скудно

Как мало было нам, как скудно

Отпущено мгновений и минут.

Ты далеко,тебе тоскливо, трудно,

И годы сумасшедшие бегут.

Как мало было нам прикосновений

И как хотелось в омут с головой.

Как прятала ты голые колени

И примириться не могла с судьбой.

Как мало было нам пространства

И как хотели мы подняться ввысь.

Как увозил нас с разных станций

Учитель под названием Жизнь.

Как мало было нам воспоминаний,

Когда бессонница глумится в час ночной.

И через годы ,через расстояния,

Я помню,ты всегда со мной.

Доктор

Мой первый доктор, чудо из чудес,

лекарством сказочным из теплоты и сердца

ты исцелила, я опять воскрес

с восторгом взрослого младенца.

Мой мудрый доктор в полночной тиши

ты постелила Суть и Неизбежность,

раздела до поверхностей души,

нашла и воскресила нежность.

Мой пылкий доктор, не жалея сил,

ты ставила дыханье во всю грудь,

но час пробил, и мне уже идти,

ты сильным отпустила меня в путь.

Мой милый доктор, через вереницу лет

опять нужны твои медикаменты:

хотя бы изредка - привет,

бальзам на раны пациента.

В твоей душе

В твоей душе есть одинокий остров,

На нем – леса, деревья и трава.

Есть города, дома, погосты,

Мечты, желанья тихие слова.

В твоей душе не кончились рассветы,

И солнце не погаснет никогда,

И звездолет с другой планеты

Уже взлетает, чтобы мчать туда.

В твоей душе есть маленькая пристань,

Там еще ждут и верят в чудеса,

Когда с утра, на горизонте чистом,

Вдруг, заалеют в море паруса.

В гости

Осени противная промозглость,

утро тихо дремлет кошкой серой,

ощущаю на себе нервозность,

в голове тяжелых снов химеры.

Зябну, а из туч свинец сочится,

медь ищу в карманах на автобус,

в лужу наступил – не промочиться б,

сигаретой поднимаю тонус.

Пассажиры шелестят плащами,

деловито щелкает компостер,

не смотря, билеты возвращаю,

в пятницу, с утра я еду в гости.

Постучусь, не сразу мне откроют,

хоть давно, наверно, ожидают,

поприветствуют слегка рукою,

а глаза влюбленность не скрывают.

Захожу, сажусь и наблюдаю,

как девчонка от волнения мнется,

обо всем с ней запросто болтаю,

и она так весело смеется.

Поцелую в губы безответно,

Между нами все вчера решилось,

подтяну подушку не заметно,

я доволен, что все так случилось.

В потолок уставлюсь молчаливо,

тихо скрипнет у дивана спинка,

по щеке катится сиротливо

девичья последняя слезинка.

Но пора идти, и я прощаюсь.

Вкус несмелых поцелуев уношу я,

На нее смотрю и удивляюсь,

Как любовью зелень глаз бушует.

Si, Signore Si

Рухнул мир и свет померк.

Жизнь одну,как свечу погасили.

Ты прости,что поверить посмел...

Stai lutto per me?

Si.

Когда я погибал по судьбе,

В явь и в грезы являлась и снилась...

Ты украла меня у смертей.

Тi ricordi di me?

Si.

Я не раз терялся во тьме

Без надежды и веры в пути,

Но в бессилии шагал к тебе.

Si cerca di me?

Si.

У креста помолюсь в тишине

И не буду Его просить...

Я спасибо скажу Тебе.

Stai aspettando per me?

Si...

Не говори

Не говори, закрой глаза,

замри без слов, без сил, без звуков.

Уже рассвет или закат?

Или колени, губы, руки...

Не торопи, не верь часам,

останься столько, сколько сможешь.

Уже не то, уже ни так?

Или пора, потом, отложим...

Не исчезай же, невзначай

частичкой памяти хотя бы.

Уже прилив или причал?

Или туман, дожди, октябрь...

Дождь

Надавили тучи на глаза,

заслезили капли горизонт,

исподволь,похожий на закат

кровоточил утренний восход.

Две морщинки-пыльные версты,

две другие-вехи трудных лет

и на окна,словно на холсты

сыпит дождик снова твой портрет.

Почему,ты слышишь,боже мой,

попирая время,в каждом сне,

кареглазой девочкой-судьбой

Ты всегда являешься ко мне.

Забытый блюз

Я в салат нарежу облаков,

нацежу вина со дна морей,

постелю ковер из мотыльков,

задержусь на годы у дверей.

Я разбавлю акварель картин

тишиной давно молчавших муз,

и на липких струнах паутин

подберу забытый нами блюз.

Закружится в нотах и в стихах,

и желанья спрячет в темноте,

согрешит, как раньше, впопыхах,

и замрет с истомой, в наготе.

Рукоплещут листья-медяки

и слетают в сумрак на бродяг.

Я услышу лишь твои шаги,

дверь открою и впущу тебя.

Весна, весна

Весна,весна-нагая дева,

Не делай этого со мной.

Не молодой я,не умелый,

И даже весь почти седой.

Весна,весна,по-дальше руки

Мне трудно будет устоять.

Маньячка! Слышишь, эй, подруга,

Куда ж ты лезешь,твою мать!

Весна, весна, уймись, гадюка,

Не сдюжу, придержи коней.

Не погуби, шальная сука,

В распутной пляске буйных дней.

Весна, весна, мне тоже жарко,

Не жди, не в жилу, извини.

Давай-ка лучше на рыбалку

И тихо посидим в тени.

Друг, Луиджи...

Подожди, Луиджи, задержись,

Удели минуту, сделай милость.

Расскажи про дом, семью, про жизнь

И вообще, как все так получилось.

Побожись, Луиджи, не фальшивь.

Не жалеет ли она об этом?

Чем живет, куда с утра спешит

И что ест с тобою за обедом?

Не дрожи, Луиджи, ты ж мужик,

Приложись к бокалу - осмелеешь.

Как содержишь, как с ней говоришь?

И как родинку целуешь ей на шее...

Не взыщи, Луиджи, удружи,

Передай привет ей, макаронник.

Впрочем, стой, не нужно, не спеши!

Видит Бог, она меня не вспомнит...

Где то там...

Где то там далеко- далеко

Колет галька босые ноги,

Ковыляет с корявой клюкой

Одинокий старик по дороге.

Где то там далеко-позади

Уходил он из ветхого крова.

Разбросал, распродал, раздарил

И простился на век у порога.

Где то там далеко-на пути

Дикий лес и высокие горы.

Но манила Звезда впереди

И чертили маршрут метеоры.

Где то там далеко-у морей

Загорелись огни у отелей.

Он стоял у закрытых дверей

И часами смотрел через щели.

Где то там далеко - у судьбы

Уплывали и меркли надежды.

Не предал, не винил, не забыл

И был счастлив и молод, как прежде.

Эскимоска

Постели мне шкуры эскимоска,

Места в чуме хватит для двоих.

Не сердись,не задавай вопросов,

У тебя сегодня Я-жених.

Растопи печурку по-сильнее,

Покажи, где к очагу присесть.

Я надеюсь,ты меня согреешь

И не дашь загнуться- околеть.

Распахни узорчатую парку

И позволь руками пошалить...

Огненной водой наполни чарки,

Я решил всерьез тебя любить.

Подложи большой моржовый бубен

И не смей брыкаться и кричать.

Мы с тобой пытаться вместе будем

Север с Югом в чуме обвенчать.

И не прячь счастливых глаз раскосых

Приезжай весною на Кубань.

Для тебя специально,эскимоска,

Застелю цветами свой диван.

Помолись!

Светлый лик на белой стене.

На коленях стоишь в тишине.

Пол земли-на коне

И пол века во тьме,

Без тепла и без света в окне.

Ты сто раз погибал-умирал,

Ты сто раз воскресал и вставал.

И не гасла светилась и теплилась жизнь

Помолись! Помолись! Помолись!

Вознеси свой взор к небесам,

Повинись и покайся сам.

Ты поймешь голоса,

Ты узришь чудеса

И поверишь в Него до конца.

Ты сто раз погибал-умирал,

Ты сто раз воскресал и вставал.

И не гасла,светилась и теплилась жизнь,

Помолись! Помолись! Помолись!

Распахни настежь душу свою

И услышишь как птицы поют,

Сироте дай приют

И прости все врагу,

И сомнения твои пропадут!

Ты сто раз погибал-умирал,

Ты сто раз воскресал и вставал.

И не гасла,светилась и теплилась жизнь,

Помолись!Помолись!Помолись!

Поэтический оркестр

Я хронологию поэтов

Перелистаю в тишине

О сколько дружеских советов

Хотят творцы поведать мне.

Но не речами не словами

Они оркестрами поют

Я не тружусь узнать глазами

Я их мотивы узнаю.

Симфонии большой бокал

Мной с наслаждением осушен

И я в сомнение не впал-

Заговорил со мною Пушкин.

Он это «чудное мгновенье»

На этот раз мне подарил.

И в мою душу поселил

Печальных звуков наслажденье.

И струнный мед меня облил

Виолончелью, контрабасом

И вновь я вмиг определил

Что говорит со мной Некрасов:

«О, балалайка! Твоя грусть

Народу русскому так мила

Твоя березовая грудь

С летами вовсе не остыла».

Бьет барабан, труба трубит

Одежды ярки, звуки жестки

И голова уже трещит-

Орет мне в ухо Маяковский:

«Нету

медных

звуков

лучше

Прочисть уши-

лучше слушать!» .

И тихо , ночь, и звезды чуть

На голову луне не сели

Я уходить уже хочу,

Но не могу-поет Есенин:

«Ты не желай другого умиленья

Когда тальянка плачет по ночам

Ты обними ее без сожаленья

А в руки я ее тебе не дам...»

Ушел я, электричеством

мне вслед

По -русски то ли,

то ли по-немецки,

Хотел какой-то прохрипеть поэт:

Рождественский иль

Вознесенский....

Красное

Если бы я был негром,

Верно,

Жил бы где-нибудь в Африке...

На руки

Колодки одели

Сделали петли на ноги.

Я виновен растлением,

Временно,

Но говорят чрезмерно.

Первым

Рассветом серым

Я ухожу из племени.

Меня выгоняют празднично,

Радостно

Красные костры мечутся

В вечное скитание-начисто

Но не на уничтожение.

Красный песок колется,

С солнцем

Сожжет на ступнях кожу.

Жутко

Шаман молится,

Чтоб до рассвета дожил.

Если бы я был гангстером

Счастливо

Грабил бы в Соединенных Штатах.

Что же не зовут пастора -

Всегда наступает расплата.

Жертва искусного блефа,

Сейфа ли

Не хватило обоим?

Большую

В красной машине шефа

Я получил свою долю.

Красные дыры в брюшине

Шире

Блестящего дайма,

Дай мне

Боже, мой выжить

До следующего тайма.

Мне не нужны уже деньги

Но где теперь

Детям манка?

Банда

Паркером метит

Счет для них в лучшем банке.

Если бы я был японцем,

Спонсором.

Владельцем концерна...

Серный цех небо наполнил

Ядовитым процентом.

Расплескали повальную истерию,

Ринулись

Обниматься с природой

Рослые

Парни явились

Меня изолировать от народа.

Слились красные кресла

Вместе

С присяжными харями

Хватит мне

Домашнего ареста

Чтобы разорвать с грехами.

Не в почете тюрьма и резервация

Свалиться

Нациям на зависть

В наказание

Из шезлонга небом любоваться

Узкими раскосыми глазами.

Если бы я был офицером

Целой

Многомиллионной армии

Запил бы.

Стою как в прицеле

Перед красными бумажными архангелами.

Красные потные лысины

С мыслями

В злобе замешанными

Вешают

Мне высокие истины

С матами вперемешку.

Я не испугался б их грубости

Рубят пусть,

Но не губят грядущего...

Пуще же,

Жалились близорукостью

Шили желтого туза на будущее.

Прокляну все эти красности!

Раз настигли,

Растоптали в месиво

Если это -все мои радости,

Будем пропадать весело!

Революция

Посмотрю на серьезные лица,

видятся

мне пятнами серыми,

нервы ли,

не дают распрямиться,

или не тому поверили?

Надоели дошлые празднества,

разве что,

волюшка слаще сахара...

матерятся

граждане, задница к заднице,

парфюмерным запахом харкая.

Одичали торчки на лестницах,

лижут

геи изобилие спиртное,

не ужели,

к весенней сессии

для народа рай построят?

Замолчали трибуны на митингах,

сникли те,

что были у всех на устах,

спали ли,

когда новые политики

забузили в задних рядах.

И когда, в народе зарытая,

скрытая

за терпеливые спины,

двинет

по-мощней динамита,

кастрюле-майданная мина.

Разбегутся старые кадры,

как крабы,

попятившись в норы.

Скоро ли,

вырастут баррикады,

чтобы все начинать снова?

Амазонки

Над Танаисом плыл туман,

камыш, полынь, сухой ковыль.

Гудел-кипел сарматский стан,

и ноздри щекотала пыль.

Воительницы из степей

костры зажгли до облаков,

кружили танцы, ели-пели

и выбирали женихов.

Две амазонки, две сестры,

Ареса дочки и Наяды,

сложив мечи и топоры,

к мужчинам обращали взгляды.

"Смотри, вот – лекарь пленный из Урарту,

ночной угодник, кавалер,

а это - грек, поэт из Спарты,

стихи слагает, как Гомер.

А вот стоит чухонец дикий,

крутые плечи, взгляд горит,

медвежий царь, могучий викинг,

возьми его, не огорчит!

"Желаешь первобытной страсти

и ночи, полные огня?"

"Ты - первая отведай счастья,

устанешь, позови меня".

Луна на облаках качалась,

метались тени по шатру,

и громко стоны раздавались,

и стихли только лишь к утру.

Награда амазонок – гибель,

Утехи кончив, снялся стан.

В степи лежать остался викинг,

Над Танаисом плыл туман.